В августе исполнилось пять лет со дня смерти Роберта Рождественского
Срок не очень большой. Однако вполне достаточный, чтобы понять главное: Рождественский не только был, но и остался по-настоящему крупным явлением в культуре России, без его камешка в мозаике эпохи сквозила бы заметная дыра.
Можно не сомневаться, что его имя войдет во все литературные энциклопедии. И можно не сомневаться, что в любой энциклопедической справке правды будет столько же, сколько невольной лжи: послужной список практически всегда обкрадывает реальную человеческую судьбу.
Я не собираюсь писать воспоминания. Просто Роберт с ранней молодости был одним из ближайших моих друзей, и мне бы хотелось, чтобы в людской памяти осталась личность, а не анкета.
Расхожее мнение о Рождественском - удачник, везунчик, самый благополучный из шестидесятников. И в самом деле, он много и легко печатался, книжки шли, как по маслу, его любили и алкаши в подворотне, и секретари ЦК, он объездил весь мир, практически никогда не нуждался материально, со знаменитой совковой триадой - квартира, машина, дача - все было в полнейшем порядке. Популярность огромная: книжки расхватывались, творческие вечера шли при переполненных залах, песни пела вся страна. Премий и орденов тоже хватало. Для фотографов и дружелюбных карикатуристов он был любимой моделью: высокий, плечистый, спортивный, с легко узнаваемым губастым лицом.
Ну о чем еще мечтать пишущему человеку?
Но вот что интересно: почти на всех фотографиях Рождественского в глазах его - вопрос. Не волевой прищур, не победная усмешка, не законная гордость достигнутым - вопрос, сомнение, неуверенность.
Новые стихи он обычно читал друзьям с глазу на глаз. Мне тоже практически все им написанное пришлось впервые воспринять со слуха. И почти всегда лицо у него было бледное, напряженное, неуверенное - он словно заранее настраивался на резкую оценку, на неудачу, на провал.
Да, Роберт был везуч и плоды везения не отвергал. Но он был поэт до последней своей клеточки и по-настоящему ценил не успех, не комфорт, а лишь глубокую и совершенную стихотворную строку. Слава пришла к нему очень рано, она стала постоянным фоном жизни, и Роберт не то чтобы не ценил ее, а просто не замечал. К тому же не случайно одну из лучших своих поэм, возможно, лучшую, загубленную когда-то цензурой, он назвал «Совесть». Роберт был на редкость совестлив и к своему очень серьезному дарованию относился не как к законной собственности, а как к дорогому инструменту, данному на время для выполнения конкретной работы. Вот он и боялся, что дело не сделает, обязанность не выполнит, долг не вернет. Возможно, ни у одного современного поэта не выразилось с такой силой и болью чувство вины - перед близкими и дальними, перед временем, перед страной, перед собственным талантом.
В одном из его блокнотов осталась характернейшая запись:
«Буддийский ад.
Самая страшная казнь, самое жуткое наказание: человеку много раз подряд прокручивают его собственную жизнь, бесконечно повторяя страницы упущенных возможностей».
Написано так, словно это жуткое наказание он пережил еще при жизни...
Чувство вины переплавилось у Рождественского в изумительно талантливые, предельно искренние, драгоценные строки, уже ставшие классикой, а тогда - больше чем классикой - тихой совестью жестокой эпохи.
Его песни расхватывали лучшие певцы, его стихи школьницы переписывали в тетрадки и читали на вечерах, его фразы становились поговорками - а он писал:
Никому из нас не жить повторно.
Мысли о бессмертье - суета.
Миг однажды грянет,
за которым -
Ослепительная темнота...
Из того, что довелось мне сделать,
выдохнуть случайно довелось,
может, наберется строчек десять...
Хорошо бы, если б набралось.
В последние годы Роберт тяжело болел, плохо двигался, даже говорил с трудом - но именно в этот период он написал свои лучшие стихи. Торопился. Слава Богу успел.
Ах, как мы привыкли шагать от несчастья к несчастью...
Мои бесконечно родные,
прощайте!
Родные мои, дорогие мои, золотые,
останьтесь, прошу вас,
побудьте опять молодыми!
Не каньте беззвучно в бездонной российской общаге.
Живите. Прощайте.
Тот край, где я нехотя скроюсь, отсюда не виден.
Простите меня, если я хоть кого-то обидел!
Целую глаза ваши.
Тихо молю о пощаде.
Мои дорогие. Мои золотые.
Прощайте!..
Постичь я пытался безумных событий причинность.
В душе угадал...
Да не все на бумаге случилось.
Тихо летят паутинные нити.
Солнце горит на оконном стекле...
Что-то я сделал не так?
Извините:
жил я впервые
на этой Земле.
Но ведь я не вернусь.
Этот витязь бедный
никого не спас.
А ведь жил он в первый
и последний раз.
Был отцом и мужем и -
судьбой храним
Больше всех был нужен
лишь своим родным...
От него осталась
жажда быть собой,
медленная старость, замкнутая боль.
Неживая сила.
Блики на воде...
А еще могила.
(Он не знает, где).
... Могила Роберта - в Переделкино, на деревенском кладбище. В первые недели после похорон вдова и дочери поэта каждый день приносили и стопочкой клали на свежий холмик размноженную на компьютере тетрадку последних стихов Роберта. Назавтра стихи исчезали. На их месте появлялись цветы. Кто их приносил? Не знаю. При жизни Роберт помог огромному количеству людей: в его стихах, даже самых трагических, всегда была надежда. В любом уголке огромной России было, кому оплакать его уход...
Леонид ЖУХОВИЦКИЙ